«Грабь награбленное» – изъятие церковных ценностей и общественные настроения в Западной Сибири (1921–1922 гг.)

ВВЕДЕНИЕ

Вопросы церковно-государственных отношений всегда представляют интерес не только для научной среды, но и для общественно-политического дискурса. Многие десятилетия не изучаемые вопросы взаимоотношений советской власти и Русской православной церкви спустя более тридцати лет после падения Советского Союза продолжают вызывать искренний научный интерес исследователей. В особой степени это касается регионов, где изучение государственно-конфессиональных отношений представлено, как правило, фрагментарно. Сегодня взаимоотношения государственной власти и Церкви переживают новый этап своего развития; также, как и в исследуемый в статье период, выявляется определенное отношение общества к диалогу власти и Церкви. Ввиду вышеизложенного актуальность темы сложно переоценить. Добавим к этому крайне малое количество трудов историков по теме церковно-государственных отношений, особенно в рамках Западной Сибири, между тем как интерес исследователей к теме продолжает оставаться высоким.

Целью исследования является изучение особенностей проведения изъятия церковных ценностей в Западной Сибири, а также выяснение настроений общества, в том числе самого духовенства и архиереев, по вопросу изъятия ценностей.

МАТЕРИАЛЫ И МЕТОДЫ

Для написания работы использовались документы Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ); Российского государственного исторического архива (РГИА); Государственного архива социально-политической истории Тюменской области (ГАСПИТО); Государственного архива Тюменской области (ГАТО); Государственного архива Курганской области (ГАКО); Государственного архива в г. Тобольске.

Исследовать общественные настроения и материалы проповедей духовенства помогает периодическая печать, ввиду чего использовались выпуски «Тобольских епархиальных ведомостей». При написании работы применялись общенаучные и специально-исторические методы.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

Советская власть с целью массового усмирения народа использовала голод, разразившийся в стране в начале 1920-х гг. Зимой 1921–1922 гг. голод охватил территории 32 губерний с населением до 35 млн человек. В соседней с Тюменской Екатеринбургской губернии голодало 800 тыс. чел. [1, с. 149]. Засуха 1921 г. в ряде регионов страны привела к тому, что во многих губерниях народ был сломлен. Тысячные толпы голодного народа осаждали исполкомы Советов или комитеты партии и тут же умирали десятками в день [2]. Выдача же хлебной карточки поневоле поворачивала человека лицом к советской власти. Ввиду тяжелейшего физического, материального, психологического состояния крестьяне были зачастую просто не в состоянии поддерживать православное духовенство в условиях ужесточающихся репрессий.

В Тюменской губернии к 1922 г. число голодающих достигло 200 тыс. человек; участились крестьянские бунты, которые жестоко подавлялись властью [3].

Средство усмирения бунтов через искусственно спровоцированный голод был удобен и для решительной атаки на Церковь, которая после Гражданской войны оставалась самой значимой преградой для установления идеологической монополии марксизма. Несмотря на активное участие Патриарха Тихона, обратившегося в своих воззваниях летом 1921 г., 6 (19) февраля 1922 г. и 15 (28) февраля 1922 г. как к населению России, так и к главам христианских церквей с призывом помощи голодающим [4, с. 119–122; 127–129; 130–132], призывая жертвовать драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления [5, с. 190], Русская православная церковь была обвинена в отказе употребить свои «несметные» богатства на борьбу с голодом.

Митрополит Вениамин Петроградский (Казанский, 1873–1922), создавший 23 июля 1921 г. церковную комиссию для приема и передачи пожертвований во Всероссийский комитет помощи голодающим (Помгол) [6, с. 623], а позже распорядившийся на средства Свято-Духовской и Крестовой церквей открыть при Александро-Невской лавре «питательный пункт», 1 июня 1922 г. по обвинению в воспрепятствовании изъятию церковных ценностей был арестован, а 13 августа 1922 г. расстрелян [7].

Голод был удобен большевикам для достижения своих политических целей, а последовавший вскоре запрет для Церкви собирать денежные средства и изъятие собранных сумм был обусловлен нежеланием новой власти повышения авторитета Церкви. Продолжение самостоятельного сбора средств по храмам влекло за собой обвинение в «злостной контрреволюции» [8, с. 142].

23 февраля 1922 г. ВЦИК принимает декрет о насильственном изъятии всех церковных ценностей, в т. ч. и необходимых для совершения главнейшего христианского богослужения – Литургии [9, с. 296–303]. Очевидно, что эта политика проводилась с целью разгрома Церкви – ценности строго запрещалось заменять продуктами, золотом или деньгами [8, с. 143], голод же был удобным поводом в том числе для решения большевиками финансовых проблем молодого Советского государства [10, с. 172].

Патриарх Тихон в упомянутом послании от 15 (28) февраля выразил свое мнение о недопустимости подобных мер, расценивая их как святотатство [4, с. 132]. В ответ власти начали судебные процессы, проходившие по всей стране – в Уфе, Екатеринбурге, Иркутске, Москве, Петрограде и других городах [11, с. 25]. Для эффективности антицерковной политики в стране была развернута масштабная пропагандистская кампания, в ходе которой все священноначалие Русской церкви объявлялось активными контрреволюционерами, стремившимися «костлявой рукой голода задушить Советскую республику» [1]. При этом агитациям придавался характер, чуждый борьбы с религией, направленный исключительно на помощь голодающим [12, с. 308].

В ныне известном, ранее же секретном письме Ленина членам Политбюро ЦК РКП(б) от 19 марта 1922 г. говорится о благоприятности момента: «Именно теперь… когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов», мы должны произвести изъятие церковных ценностей «с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок» [13, с. 65]. Другой «удобный» момент для большевиков мог уже не представиться, поэтому было решено на волне изъятия ценностей расстрелять как можно больше представителей реакционной буржуазии и духовенства, а для наблюдения за «быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер» была назначена секретная комиссия во главе с Л. Троцким и М. Калининым [13, с. 66].

Секретность комиссий была обусловлена прежде всего тем, что их целью являлась не борьба с голодом, а спланированная поэтапная антирелигиозная политика, направленная на раскол и уничтожение духовенства [1], о чем писал Троцкий в своих «Практических выводах» в Политбюро ЦК РКБ(б) от 30 марта 1922 г.: необходимо «расколоть духовенство» и «расправиться с черносотенными попами» [13, с. 77], «повалить контрреволюционную часть церковников» [14, с. 93], в руках которых управление церковью.

При этом Троцкий желал уничтожить церковь путем как террора по сфабрикованным обвинениям, так и обновленческого раскола; обновленцы должны были полностью поддержать изъятие ценностей. После чего сменовеховский «выкидыш» также подлежал уничтожению как «отработанный материал» [14, с. 93–94] – действительно, часть духовенства перешла в обновленчество и поддержала изъятие ценностей; некоторые из них позже покаялись и вернулись в лоно Патриаршей церкви.

В свою очередь, В. Молотов в секретной телефонограмме указывал о важности антицерковной агитации и расколе в среде духовенства [12, с. 309]. 3 апреля 1922 г. из Тюменского губисполкома в уездные исполкомы и комитеты была направлена шифрограмма о необходимости внести раскол в духовенство путем поддержки открыто выступающих в защиту изъятия церковных ценностей: «в данный момент политическая задача расколоть священников, углубить существующий раскол» [15, Оп. 3. Д. 1. Л. 66–67].

По советским законам, имущество храмов по договору считалось переданным верующим в бесплатное пользование [16], а расторжение договоров происходило лишь в случае обнаружения злоупотребления и растраты этого имущества [17, Оп. 1. Д. 137. Л. 24]. При изъятии ценностей комиссии приходили в храм для описи церковного имущества – впрочем, уже не принадлежащего Церкви, а национализированного. В масштабах как страны, так и Тюменской губернии и духовенство, и миряне реагировали на факты изъятия ценностей неоднозначно. Всего по России за 1922 г. было зафиксировано 8 100 случаев гибели верующих при сопротивлении изъятию ценностей, а также расстрелов по приговору советского суда [18, с. 314].

Одним из итогов изъятия ценностей стало унижение достоинства верующих, массированный удар по церкви и священнослужителям, и изменение духовного состояния общества [11, с. 28] – требования прямого участия во вскрытии мощей, сдирание окладов с икон и проч. приводило к подавлению и разложению личности верующего [19].

Народ все более склоняли к совершению переворота от общества, характеризующегося «приверженностью к христианскому мировоззрению <…> к утопическому в своей основе представлению о homo sovieticus, основанному на научно-материалистических ценностях, созданных для замены и уничтожения всех религиозных черт в сознании граждан» [20, с. 1].

В Западной Сибири в это время церковь была весьма ослаблена в ходе подавления крестьянского восстания 1921 г. [21, с. 450–546], когда репрессии прямым образом коснулись огромного числа духовенства. Вследствие этого возможности сопротивления большевикам в деревне были практически исчерпаны [11, с. 25].

Власти, в своих сводках сообщающие об успешном изъятии церковных ценностей без «активного противодействия» в г. Тюмени, писали о враждебном настроении духовенства Тобольского [22, с. 271]. Однако в докладной записке Тобольской комиссии сказано, что «отношение духовенства и верующих к изъятию ценностей наблюдалось в некоторых пассивное, в некоторых подавленное, и была тенденция некоторые вещи отстоять, оплакать, но комиссией на эти слезы не обращалось внимания» [17, Оп. 1. Д. 146. Л. 15]. Работа по изъятию ценностей в Тобольске была начата 8 и закончена 22 апреля [23, Оп. 1. Д. 359. Л. 54]. Далее проводилось изъятие по уезду и близлежащим монастырям.

Часть духовенства региона, несомненно, противилась изъятию ценностей и вследствие этого была преследуема в уголовном порядке. Губревтрибунал г. Тюмени судил по этому поводу настоятеля Воскресенской церкви г. Ялуторовска, настоятеля храма села Вележанского, игумению Рафаиловского монастыря, неизвестного тюменского священника, некую помещицу и т. д. [22, с. 271]. Случались и расправы над священнослужителями без суда и следствия: например, убийство священника Анатолия Масленникова в мае 1922 г. в г. Томске во время изъятия и т. д. [24].

Ревтрибунал г. Тюмени судил священника Рождественского, села Локтинского Ишимского уезда, за агитацию во время богослужения против изъятия [23, Оп. 1. Д. 359. Л. 65]. По этому же обвинению сразу после богослужения был арестован священник Чудов соборной церкви г. Туринска [25]. В Тобольске в 1922 г. был расстрелян бывший начальник красной милиции Николай Вридьев, перешедший в православие из иудаизма и ставший священником [26, с. 177].

Всего по 3 мая в губернии было изъято 131 пуд 23 фунта 8 золотников серебра (2 156,2671 кг) и 20 фунтов 37 золотников 29 долей золота (9,23088847 кг), и это только по городам и монастырям, «к изъятию ценностей по селам комиссия еще не приступала» [23, Оп. 1. Д. 359. Л. 54]. Трудно представить, что чувствовали священнослужители и миряне при зачастую откровенном разграблении родного храма. Более подробные сведения об изъятых драгметаллах и камнях приведены в работе З. Ш. Мавлютовой [10, с. 173–174].

В вопросе изъятия церковных ценностей интересна позиция двух сибирских архиереев периода 1920-х гг.

С 19 марта 1920 г. епископом Тобольским и Сибирским был Николай (Покровский) [27]. Епископ Иринарх (Синеоков-Андреевский) занимал Тобольскую кафедру с 1918 г. как временно управляющий после убийства Тобольского епископа священномученика Гермогена (Долганова). Судя по всему, в 1920 г. епископ Иринарх, пребывая в Тюмени, стал викарием епископа (с 11 апреля 2020 г. – архиепископа) Николая (Покровского).

Вопрос изъятия церковных ценностей стал «камнем претыкания» (1 Пет. 2:7) и одной из главных причин разлада между Тобольским епископом Николаем и его викарием Тюменским епископом Иринархом.

Деятельность епископа Иринарха носила охранительный характер по отношению к церковным ценностям. Еще в июле 1919 г. владыка написал послание, в котором призывал священство оставаться на местах, в исключительных же условиях – уходить и брать с собой святыни [28, с. 295]. В августе того же года по указанию епископа мощи святителя Иоанна Тобольского были сокрыты в подвале Покровского собора, а серебряная рака вместе с другими святынями и церковными ценностями была увезена из Тобольска [29, с. 67]. В 1920 г. владыка проводил активную деятельность по сохранению церковных ценностей. Судебные процессы в это время сопровождались активным лоббированием темы в прессе. Епископ Иринарх сохранял оппозицию изъятию ценностей, поддерживаемый при этом местным духовенством [30]. В 1920 г. владыка был арестован. «Мы ляжем костьми, но не отдадим церковных вещей и ценностей» [15, Оп. 1. Д. 282. Л. 17] – подобные слова не могли повлечь иного результата. Епископ Иринарх был обвинен в дискредитации советской власти и активном противодействии декрету ВЦИК об изъятии ценностей, а также заподозрен «в причастности к некоей организации, составившей антисоветское воззвание за подписью более трехсот граждан» [15, Оп. 2. Д. 204. Л. 5]. Ревтрибунал дал епископу Иринарху три года принудительных работ [15, Оп. 2. Д. 204. Л. 7].

В это же время отношения между архиепископом Николаем и епископом Иринархом испортились, т. к. они занимали различные позиции по отношению к изъятию ценностей [15, Оп. 1. Д. 303. Л. 2]. Позицию епископа Иринарха можно понять: изъятию подвергались все церковные ценности, в т. ч. имеющие богослужебное значение; вследствие их изъятия совершение богослужения становилось крайне затруднительным, вплоть до полной невозможности служения Литургии. Следует также учесть, что в начале кампании епископ Иринарх выступил с призывом к пастве о помощи голодающим, но позднее, когда грабительская политика изъятия стала явной, вступил с ней в резкое противодействие.

Архиепископ Николай был назначен на Тобольскую кафедру 19 марта 1920 г. и вынужден был бороться с политикой советской власти, направленной на раскол духовенства. Поначалу владыка несколько противился изъятию ценностей, т. к. зачастую изымалось все необходимое для совершения богослужения. Но уже в 1922 г. архиепископ Николай произносит свои знаменитые слова: «С советской властью не спорить!» [23, Оп. 1. Д. 359. Л. 164], чем заслужил себе соответствующую славу. Сокрытые епископом Иринархом мощи святителя Иоанна были подняты и поставлены на свое обычное место в соборе 15 сентября 1920 г. [31]. История показала ошибочность этого действия: всего через два года эти мощи постигнет участь многих других – они были переданы в музей, организованный в бывшем архиерейском доме во время кампании по ликвидации мощей.

Естественно, что советской властью проводилось «освидетельствование» мощей. Епископ Николай этому не противился, чем вызвал сильнейшее недовольство со стороны духовенства и верующих Тобольской епархии. Еще большее недовольство вызывали проповеди и воззвания владыки, в которых тот призывал не противиться и добровольно отдавать церковные ценности. Трудно сказать, с чем была связана подобная лояльная политика: страхом за свою жизнь, по-своему понимаемой заботой о священстве и верующих (не будем противиться – не будут трогать) или иными причинами. Но на этой почве возникло и недовольство православных епархии, и разлад с викарием, епископом Иринархом, занимавшим прямо противоположную позицию.

Примечательно, что архиепископ Николай не только призывал к добровольной сдаче ценностей, но и активно способствовал данной кампании советского правительства, из-за чего многие из мирян прямо обвиняли его в пособничестве властям. Владыка Николай вместе с 79 священниками «добровольно подписали акт о сдаче церковных ценностей» [23, Оп. 4. Д. 27. Л. 70–71]. Но даже этим не ограничилась деятельность правящего архиерея в помощь изъятию. В его речах и проповедях слышались не только призывы к добровольной сдаче, но и угрозы в адрес противящихся: «Кто не сдаст – анафема!» [23, Оп. 5. Д. 2. Л. 87–89].

В то же время отметим, что деятельность архиерея не доходила до крайностей. Известен случай, когда в июне 1922 г. архиепископ Николай обратился в Губкомиссию по изъятию ценностей с заявлением, в котором содержалась просьба возвратить в Ялуторовский собор один комплект священных сосудов и одно кадило, т. к. в ходе изъятия на две церкви осталось одно поломанное кадило и один маленький сосуд. Комиссия указала на невозможность возврата, т. к. ценности уже отправлены из губернии [15, Оп. 2. Д. 17. Л. 34]. То есть, владыка все же стремился к тому, чтобы необходимый минимум богослужебной утвари в храмах оставался.

Следует уделить внимание отношению к изъятию церковных ценностей различных слоев населения. В целом во всех губерниях были зафиксированы попытки противодействия изъятию ценностей. Насильственные формы изъятия и грубость членов комиссий по изъятию вызывали естественную реакцию верующих [32, с. 941].

Собрание представителей от десяти сельских обществ Каменской волости Тюменского уезда решили ценности не отдавать, т. к. сезон посева начался и семенами запасаться уже поздно. Целый ряд сельских собраний волости высказался против изъятия. Граждане села Тугулымского бросали в адрес своего священника упреки в том, что духовенство Тюмени подписало воззвание о сдаче ценностей. Некоторые крестьяне вели активную агитацию против изъятия, например, в селе Кулаковском Троицкой волости: «Соввласть забрала весь хлеб, а теперь до церквей добирается, все золото отправят за границу, а хлеб съедят сами» [23, Оп. 1. Д. 359. Л. 54–54 об.].

В другой деревне, Аксариной, крестьяне постановили изъятию не препятствовать. В Туринском уезде крестьяне от 23 церквей категорически отказались избрать представителей в комиссии по изъятию ценностей, случались срывы собраний активными прихожанами. В сводке ОГПУ было отмечено, что крестьяне голодающих районов губернии относятся к изъятию более сочувственно, между тем как большинство в других районах относилось отрицательно и даже враждебно.

Рабочие встретили кампанию по изъятию большей частью равнодушно. Священников, активно противящиеся изъятию, как правило, арестовывали. В Сургуте верующие двух приходов категорически отказались дать представителей в уездком по изъятию ценностей. Однако в Ишиме священник Гроздицкий призывал с амвона помогать голодающим сдачей церковных ценностей. Также старообрядческий священник в селе Окуневском Ишимского уезда призывал граждан к сдаче ценностей. При этом бывали случаи незаконного изъятия даже с точки зрения советских законов: неизвестные лица, выдавая себя за комиссию по изъятию ценностей, брали наиболее ценные вещи и исчезали.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, кампания советской власти по изъятию ценностей не достигла намеченного результата – Церковь не была уничтожена. Тем не менее кампания стала серьезным ударом для церковной структуры и определенным камнем преткновения не только между мирянами и духовенством, но и между архиереями. Церковь не была едина по политическим взглядам, имея в своих клирах существенный разброс мнений – от консервативных представителей до либеральных [33, с. 317]. В этом ключе взгляды и политика Тобольского епископа Николая (Покровского) и Тюменского Иринарха (Синеокова-Андреевского) также существенно различались. Различались и позиции духовенства, а также населения Тобольской епархии – от сочувствующих изъятию до противников.

Отметим, что изъятых церковных ценностей оказалось существенно меньше добровольных пожертвований верующих для помощи голодающим и несопоставимо мало в сравнении с планами властей получить несколько сот миллионов или даже нескольких миллиардов рублей [1, с. 156]. Всего из храмов и монастырей страны вследствие изъятия было собрано более 33 пудов золота, 23 997 пудов серебра, 35 670 бриллиантов. Суммарная стоимость изъятого составила 4 650 810 золотых рублей [34]. Большая часть изъятых у Церкви ценностей была потрачена на проведение самой кампании, а также расхищена представителями власти, о чем и догадывались современники [32, с. 942].